О ГОМЕОПАТИИ / 1 часть
(Письмо князю В. Ф. Одоевскому)
Вы хотели знать, любезный друг, каким образом я убедился в действительности гомеопатической медицины и признал, вопреки прежнему мнению моему, основательность этой школы — охотно расскажу Вам это во всей подробности; напечатайте, если хотите, письмо мое; я обязан отчетом этим и свету — по крайней мере тем, которые читали то, что писал я прежде против гомеопатии.
Все науки, все отрасли учености составляют какую-то смесь неточностей и правды, несомненных истин и догадок, тонких глубокомысленных умозрений и грубых, иногда довольно забавных, ошибок — обстоятельство крайне неблагоприятное, но неизменяемое: где только человек действует умом, соображает и заключает, там ошибки и погрешности неизбежны, это понятно. Но каким образом явления, подлежащие проверке пяти чувств, могут быть опровергаемы одной школой как безусловно ложные, между тем как другая школа признает их видимой, неоспоримой истиной? Это, coгласитесь, более нежели странно и непонятно, это непростительно. Чему верить в науке, если и самый опыт не может служить руководителем нашим, если нет пробного оселка ни на что, между тем как здравый смысл, рассудок нам говорит, что дело подлежит опыту, чувствам, только один опыт и чувства эти могут решить недоумение? Неужели мне слепо верить словам и не добиваться того, чтобы ощупать вещь и дело пальцами, глазами, ухом, если дело это подлежит проверке чувств моих? Неужели ссылаться всегда только на то, что говорили и испытали другие, а самому сидеть, сложа руки? Извините и не осудите: я знаю, что Вы вовсе не этого мнения, но само дело повело меня невольно на этот вопрос — дело, о котором ученые и неученые всей Европы спорят уже более четверти века, а воля Ваша, ларчик отпирается очень просто — стоит только приняться за дело и испытать его самому. Опыт, несомненный и неоспоримый опыт, решит спор, и непростительно, непонятно, непостижимо, как можно спорить и торговаться о явлении, которое подлежит нашим чувствам. В особенности это обязанность каждого добросовестного и благомыслящего врача. Тридцатилетнему практику, заслуженному ветерану, можно сказать, не уронив достоинства своего: "Я уже стар, век свой отжил, и меня на новую науку не станет; я держусь того, что знаю, чем успевал тридцать лет — пусть дети мои принимаются за указку, это их обязанность". Но молодым собратьям моим, которые только что собираются пожить на свете и обрекли себя на пользу и на спасение страждущих, воля Ваша, непростительно коснеть в колее своей, довольствуясь общей отговоркой: "Это вздор и не стоит никакого внимания". Нет, господа, прежде испытайте добросовестно, основательно, и потом говорите — тогда вы гласны.
О гомеопатии говорено и писано очень много — по мнению некоторых, слишком много, по мнению других, слишком мало. Держитесь того или другого мнения, как вам угодно, но вы должны будете сознаться, что дело до сей поры еще не решено; следовательно, о нем потолковать можно, особенно если сообразить важность предмета — быть гомеопатом или не быть. Больно и жалко видеть, как переливают из пустого в порожнее, спорят наобум, догадываются, предполагают и заключают, где обязанность каждого честного врача исследовать и убедиться опытом: ложь это или правда? Дело слишком важно, господа, его нельзя оставить без внимания; люди жаждут развязки от нас, и имеют полное право требовать ее. А мы дразним друг друга, ссоримся и миримся, принимаем или отвергаем то или другое учение, признаем и превозносим то, с которым сблизили нас случай и обстоятельства, презираем другое, отвечаем любопытным: это вздор, вымысел или обман, а между тем вопрошающий нисколько не удовлетворен, потому что он слышит от другой стороны почти то же, и слышит еще об опытах, подтвержденных и засвидетельствованных людьми, заслуживающим ничуть не меньшего доверия, как и самодовольные отразители; слышит и видит, что люди, которым мы до времени и до причины вовсе не вправе отказывать в доверенности, называют нас жалкими коновалами, а свое учение превозносят как небывалое, единственное в своем роде открытие! Помилуйте, господа, кому же верить? О, если вы не испытали этого сами, то вы не знаете, как тяжело и грустно избирать больному и приближенным его между этими двумя крайностями: два умных, искусных и обожаемых в своем кругу врачей не могут сойтись для обоюдного совещания у изголовья умирающего, потому что они друг друга не ценят, не понимают, а называют каждый один другого невеждой или обманщиком! Не грустно ли это? А чья вина? Тех, которые упорно и настойчиво уклоняются от опыта. Почти все гомеопаты были некогда аллопатами, учились по крайней мере гиппократовой медицине, но ни один аллопат не был гомеопатом.
Обращаюсь ко всем почтенным собратьям своим: неужели чувство собственного достоинства не восстанет в каждом из нас против этого недостойного поругания науки и искусства и самого священного знания? Решите дело; изобличите обманщиков или признайте истину их учения; один человек не в состоянии это сделать, но общие силы, союз ученых, благомыслящих и заслуживающих общего доверия людей — например, Санкт-Петербургское общество русских врачей — могли бы сделать это и соорудили бы себе этим в бытоописании врачебной науки и в заслугах человечеству несокрушаемый и вечный памятник.
Разберем дело и определим, что именно требуется на первый случай решить. В чем именно состоит главнейший, основной вопрос?
Гомеопатическое учение отличается от аллопатического двумя основными положениями своими, составляющими краеугольный камень целого здания: 1) употреблением средств подобно действующих, производящих в здоровом теле болезнь, сходную с исцеляемой, и 2) употреблением средств этих в бесконечно малых приемах, изготовляемых посредством перетирания или перебалтывания.
Оставим теперь все побочные и окольные обстоятельства, обратимся к этому двоякому началу учения и постараемся исследовать его поближе.
Действительно ли гомеопаты употребляют средства сообразно с естественными их целебными силами? Это вопрос сложный, обширный, на который могут отвечать грядущие только поколения, основываясь на долговременных опытах. Но заключают ли в себе бесконечно растертые и разжиженные снадобья эту какую-либо силу, могут ли они быть причиной какого-либо влияния и изменения в человеческом теле — вот сущность того, в чем заключается основной вопрос о годности или негодности гомеопатии; вопрос, привлекающий на себя общее внимание врачей и неврачей, больных и здоровых, и вот вопрос, который нетрудно, казалось бы, разрешить, потому что десять, а много двадцать, опытов, которые можно было бы произвести в двадцать дней, которые можно произвести в несколько дней, необходимо должны решить недоумение наше и вместе с тем определить истину или ложность, основательность или пустословие учения гомеопатов.
В этом одном основном, согласитесь, довольно простом вопросе — оказывают ли бесконечно мaлые приемы лекарственных средств, изготовленных по предписанию гомеопатов, оказывают ли они какое-либо действие и влияние на состав живого человеческого тела? В одном вопросе этом заключается весь спор, все недоумения наши, ибо если порошки гомеопатов никакого действия произвести не в состоянии, кроме действия простого сахарного или крахмального порошка, то учение разрушается само собой и не заслуживает никакого внимания; тогда уже нам нет никакой нужды до прочих начал его, потому что все учение играет мечтой, вымыслом. Если же в этих бесконечно малых частицах заключается лекарственная сила, то она может быть применена к исцелению, обращена в силу целебную, и самое исцеление недугов посредством ее возможно, сбыточно, и школа Ганемана основала учение свое на новом доселе неизвестном явлении природы, которое и заслуживает в этом случае полное наше внимание. Следует ли тогда предпочесть учение Ганемана старому испытанному учению Гиппократа и последователей его — это вовсе иной и здесь, по крайней мере на первый случай, посторонний вопрос. Если гомеопат и аллопат сойдутся только до того, что будут взаимно доверять друг другу, если не станут называть себя взаимно обманщиками, невеждами, тогда пусть каждый из них следует тому учению, которое, по убеждению его, преимущественнее другого, так точно, как и ныне очень нередко врачи одной и той же аллопатической школы дают в одной и той же болезни различные средства, каждый в той уверенности, что достигнул своим путем одной и той же цели. Но тогда уже они, гомеопат и аллопат, не станут бесчестить звания своего, не будут называть друг друга пройдохами, гаерами, обманщиками, а подадут один другому руку братской помощи, и каждому воздастся свое. Итак, если решим положительно, заключается ли в гомеопатических приемах какая-либо лекарственная сила, или нет, то этим самым решим несомненно и судьбу этого учения, определим, быть ему или не быть. Если мне скажут на это, что гомеопатическое учение, принятое в строгом значении слова, то есть пользование помощью сходно действующих (с болезнью) снадобий может быть допущено и независимо от бесконечно малых приемов, то я буду отвечать, что это вовсе иное и некоторым образом постороннее дело, и самый строгий аллопат действует, может статься, в этом смысле гомеопатически; я говорю только о действительности средств, изготовленных принятым у гомеопатов способом, и говорю, что сущность спора относится только до этих бесконечно малых приемов.
Странно и непостижимо, каким образом вовсе ложное учение, основанное на обмане, могло распространиться в такой степени, как распространилось ныне учение Ганемана! Непостижимо, как тысячи, миллионы всех людей, всех званий и сословий, а в этом числе и люди образованные, ученые, не одна чернь, могли бы утверждать положительно и с совершенной уверенностью, что испытали на себе силу и влияние этого средства, если бы сила эта была мнимая, вовсе не существующая! Согласитесь, что это было бы явление крайне странное и вовсе неутешительное. Чему верить, к кому и к чему иметь доверие, если ложь и обман в соединении с ошибками и заблуждением являются перед нами с этим медным лбом, со всеми признаками и приметами правды, со всеми законными доказательствами на неопровержимую истину? Мне скажут: "Да мало ли суеверий разлилось в народе, и народ верует в них слепо, упорно; разве это доказательство их истины?" На это я отвечу, что здесь уже речь идет вовсе не о толпе, не о черни; образованные, умные, здравомыслящие люди сотнями, тысячами признают основательность учения Ганемана, причем все-таки прошу заметить, что учение это не раскол, в котором фанатики легко могут блуждать, и не толк философический; нет, это дело осязаемое, познаваемое пятью чувствами. Если же мы, не исследовав дела, не доказав ничего, назовем этих людей поголовно шутами и чудаками, обманщиками и обманутыми, то согласитесь, они имеют полное право отвечать нам так же, и дело опять кончится одной перебранкой и вперед не продвинется ни на шаг, ни на шеляг. Сверх того, позвольте мне заметить еще мимоходом и то: почти все народные поверья имеют некоторым основанием истину. Иногда, правда, довольно трудно доискаться корня и начала, так поверья эти искажены и переиначены, но искра истины таится в них почти всегда. Так, например, я не призадумаюсь высказать перед Вами и перед целым светом, что всеобщее суеверие о сглажении, о порче от сглаза, не сказка, не басня, а быль — явление, основанное на естественных законах природы. Не распространяясь об этом, скажу только во избежание недоумений, что поверье это ныне по безусловной всеобщности своей обратилось в смешную сказку, но не подлежит сомнению, что есть люди, коих магнетическая сила глаз сильно влияет на человека слабейшего и в особенности на ребенка. Поэтому, возвратившись к гомеопатии нашей, скажем положительно, что здесь позволено благоразумному, добросовестному, благомыслящему человеку только сомневаться; дело по себе весьма невероятно, а изнасиловать убеждение свое, верить вопреки убеждению — невозможно. Итак, сомневаться, доколе неоспоримое убеждение доказательство нас не убедит, а неоспоримое доказательство это и есть собственный опыт под руководством хорошего гомеопатического врача.
Позвольте же мне начать здесь с себя не потому что я в споре этом указал более другого, но потому что я сам себе ближе, могу говорить о себе подробнее, отчетливее, утвердительнее, нежели о каком бы то ни было постороннем лице, потому что здесь нам дорог только собственный опыт.
Я обучался в Дерптском университете. Там в мое время говорили о гомеопатии как говорят обыкновенно о проказах Картуша. Мне и в голову не приходило спорить или даже сомневаться; я слепо верил бесконечно уважаемым мной и поныне наставникам, и мне казалось горько и больно, что такой дерзкий обман мог найти столько последователей и поборников. Но мне случилось однажды увидеть своими глазами, что жаба (angina tonsillarum) была излечена совершенно в течение нескольких часов одним гомеопатическим приемом. Наблюдение это крайне меня поразило. Но утро вечера мудренее. Переспав ночь, я устыдился легковерия своего и старался сам себя убедить, что это или обман, или ошибка в наблюдении с моей стороны, или случайность. Но каково было мое изумление, когда один из самых основательных, положительных и осторожных ученых наших, а именно г. профессор Замен, заметил однажды в клинике мимоходом, что несмотря на все недостатки гомеопатического лечения, действенность бесконечно утонченных снадобий не подлежит в иных случаях никакому сомнению, и присовокупил еще со свойственной ему убедительной сухостью, не терпящей никакой лжи, что он сам испытал неоднократно действие этих средств. Это было сказано человеком, к которому я питал бесконечное доверие. Я не спал почти всю ночь: так работало во мне сомнение, недоумение и жажда познать истину. Но вскоре здравый рассудок взял верх: я привел себе на память все доказательства ничтожности бесконечно растертых и разжиженных снадобий; я старался не думать более об этом диве дивном, чуде чудном, от которого у мыслящего человека должна вскружиться голова и ум может зайти за разум. Короче, удобнее и сообразнее со здравым смыслом было не верить, и я не верил.
Все науки, все отрасли учености составляют какую-то смесь неточностей и правды, несомненных истин и догадок, тонких глубокомысленных умозрений и грубых, иногда довольно забавных, ошибок — обстоятельство крайне неблагоприятное, но неизменяемое: где только человек действует умом, соображает и заключает, там ошибки и погрешности неизбежны, это понятно. Но каким образом явления, подлежащие проверке пяти чувств, могут быть опровергаемы одной школой как безусловно ложные, между тем как другая школа признает их видимой, неоспоримой истиной? Это, coгласитесь, более нежели странно и непонятно, это непростительно. Чему верить в науке, если и самый опыт не может служить руководителем нашим, если нет пробного оселка ни на что, между тем как здравый смысл, рассудок нам говорит, что дело подлежит опыту, чувствам, только один опыт и чувства эти могут решить недоумение? Неужели мне слепо верить словам и не добиваться того, чтобы ощупать вещь и дело пальцами, глазами, ухом, если дело это подлежит проверке чувств моих? Неужели ссылаться всегда только на то, что говорили и испытали другие, а самому сидеть, сложа руки? Извините и не осудите: я знаю, что Вы вовсе не этого мнения, но само дело повело меня невольно на этот вопрос — дело, о котором ученые и неученые всей Европы спорят уже более четверти века, а воля Ваша, ларчик отпирается очень просто — стоит только приняться за дело и испытать его самому. Опыт, несомненный и неоспоримый опыт, решит спор, и непростительно, непонятно, непостижимо, как можно спорить и торговаться о явлении, которое подлежит нашим чувствам. В особенности это обязанность каждого добросовестного и благомыслящего врача. Тридцатилетнему практику, заслуженному ветерану, можно сказать, не уронив достоинства своего: "Я уже стар, век свой отжил, и меня на новую науку не станет; я держусь того, что знаю, чем успевал тридцать лет — пусть дети мои принимаются за указку, это их обязанность". Но молодым собратьям моим, которые только что собираются пожить на свете и обрекли себя на пользу и на спасение страждущих, воля Ваша, непростительно коснеть в колее своей, довольствуясь общей отговоркой: "Это вздор и не стоит никакого внимания". Нет, господа, прежде испытайте добросовестно, основательно, и потом говорите — тогда вы гласны.
О гомеопатии говорено и писано очень много — по мнению некоторых, слишком много, по мнению других, слишком мало. Держитесь того или другого мнения, как вам угодно, но вы должны будете сознаться, что дело до сей поры еще не решено; следовательно, о нем потолковать можно, особенно если сообразить важность предмета — быть гомеопатом или не быть. Больно и жалко видеть, как переливают из пустого в порожнее, спорят наобум, догадываются, предполагают и заключают, где обязанность каждого честного врача исследовать и убедиться опытом: ложь это или правда? Дело слишком важно, господа, его нельзя оставить без внимания; люди жаждут развязки от нас, и имеют полное право требовать ее. А мы дразним друг друга, ссоримся и миримся, принимаем или отвергаем то или другое учение, признаем и превозносим то, с которым сблизили нас случай и обстоятельства, презираем другое, отвечаем любопытным: это вздор, вымысел или обман, а между тем вопрошающий нисколько не удовлетворен, потому что он слышит от другой стороны почти то же, и слышит еще об опытах, подтвержденных и засвидетельствованных людьми, заслуживающим ничуть не меньшего доверия, как и самодовольные отразители; слышит и видит, что люди, которым мы до времени и до причины вовсе не вправе отказывать в доверенности, называют нас жалкими коновалами, а свое учение превозносят как небывалое, единственное в своем роде открытие! Помилуйте, господа, кому же верить? О, если вы не испытали этого сами, то вы не знаете, как тяжело и грустно избирать больному и приближенным его между этими двумя крайностями: два умных, искусных и обожаемых в своем кругу врачей не могут сойтись для обоюдного совещания у изголовья умирающего, потому что они друг друга не ценят, не понимают, а называют каждый один другого невеждой или обманщиком! Не грустно ли это? А чья вина? Тех, которые упорно и настойчиво уклоняются от опыта. Почти все гомеопаты были некогда аллопатами, учились по крайней мере гиппократовой медицине, но ни один аллопат не был гомеопатом.
Обращаюсь ко всем почтенным собратьям своим: неужели чувство собственного достоинства не восстанет в каждом из нас против этого недостойного поругания науки и искусства и самого священного знания? Решите дело; изобличите обманщиков или признайте истину их учения; один человек не в состоянии это сделать, но общие силы, союз ученых, благомыслящих и заслуживающих общего доверия людей — например, Санкт-Петербургское общество русских врачей — могли бы сделать это и соорудили бы себе этим в бытоописании врачебной науки и в заслугах человечеству несокрушаемый и вечный памятник.
Разберем дело и определим, что именно требуется на первый случай решить. В чем именно состоит главнейший, основной вопрос?
Гомеопатическое учение отличается от аллопатического двумя основными положениями своими, составляющими краеугольный камень целого здания: 1) употреблением средств подобно действующих, производящих в здоровом теле болезнь, сходную с исцеляемой, и 2) употреблением средств этих в бесконечно малых приемах, изготовляемых посредством перетирания или перебалтывания.
Оставим теперь все побочные и окольные обстоятельства, обратимся к этому двоякому началу учения и постараемся исследовать его поближе.
Действительно ли гомеопаты употребляют средства сообразно с естественными их целебными силами? Это вопрос сложный, обширный, на который могут отвечать грядущие только поколения, основываясь на долговременных опытах. Но заключают ли в себе бесконечно растертые и разжиженные снадобья эту какую-либо силу, могут ли они быть причиной какого-либо влияния и изменения в человеческом теле — вот сущность того, в чем заключается основной вопрос о годности или негодности гомеопатии; вопрос, привлекающий на себя общее внимание врачей и неврачей, больных и здоровых, и вот вопрос, который нетрудно, казалось бы, разрешить, потому что десять, а много двадцать, опытов, которые можно было бы произвести в двадцать дней, которые можно произвести в несколько дней, необходимо должны решить недоумение наше и вместе с тем определить истину или ложность, основательность или пустословие учения гомеопатов.
В этом одном основном, согласитесь, довольно простом вопросе — оказывают ли бесконечно мaлые приемы лекарственных средств, изготовленных по предписанию гомеопатов, оказывают ли они какое-либо действие и влияние на состав живого человеческого тела? В одном вопросе этом заключается весь спор, все недоумения наши, ибо если порошки гомеопатов никакого действия произвести не в состоянии, кроме действия простого сахарного или крахмального порошка, то учение разрушается само собой и не заслуживает никакого внимания; тогда уже нам нет никакой нужды до прочих начал его, потому что все учение играет мечтой, вымыслом. Если же в этих бесконечно малых частицах заключается лекарственная сила, то она может быть применена к исцелению, обращена в силу целебную, и самое исцеление недугов посредством ее возможно, сбыточно, и школа Ганемана основала учение свое на новом доселе неизвестном явлении природы, которое и заслуживает в этом случае полное наше внимание. Следует ли тогда предпочесть учение Ганемана старому испытанному учению Гиппократа и последователей его — это вовсе иной и здесь, по крайней мере на первый случай, посторонний вопрос. Если гомеопат и аллопат сойдутся только до того, что будут взаимно доверять друг другу, если не станут называть себя взаимно обманщиками, невеждами, тогда пусть каждый из них следует тому учению, которое, по убеждению его, преимущественнее другого, так точно, как и ныне очень нередко врачи одной и той же аллопатической школы дают в одной и той же болезни различные средства, каждый в той уверенности, что достигнул своим путем одной и той же цели. Но тогда уже они, гомеопат и аллопат, не станут бесчестить звания своего, не будут называть друг друга пройдохами, гаерами, обманщиками, а подадут один другому руку братской помощи, и каждому воздастся свое. Итак, если решим положительно, заключается ли в гомеопатических приемах какая-либо лекарственная сила, или нет, то этим самым решим несомненно и судьбу этого учения, определим, быть ему или не быть. Если мне скажут на это, что гомеопатическое учение, принятое в строгом значении слова, то есть пользование помощью сходно действующих (с болезнью) снадобий может быть допущено и независимо от бесконечно малых приемов, то я буду отвечать, что это вовсе иное и некоторым образом постороннее дело, и самый строгий аллопат действует, может статься, в этом смысле гомеопатически; я говорю только о действительности средств, изготовленных принятым у гомеопатов способом, и говорю, что сущность спора относится только до этих бесконечно малых приемов.
Странно и непостижимо, каким образом вовсе ложное учение, основанное на обмане, могло распространиться в такой степени, как распространилось ныне учение Ганемана! Непостижимо, как тысячи, миллионы всех людей, всех званий и сословий, а в этом числе и люди образованные, ученые, не одна чернь, могли бы утверждать положительно и с совершенной уверенностью, что испытали на себе силу и влияние этого средства, если бы сила эта была мнимая, вовсе не существующая! Согласитесь, что это было бы явление крайне странное и вовсе неутешительное. Чему верить, к кому и к чему иметь доверие, если ложь и обман в соединении с ошибками и заблуждением являются перед нами с этим медным лбом, со всеми признаками и приметами правды, со всеми законными доказательствами на неопровержимую истину? Мне скажут: "Да мало ли суеверий разлилось в народе, и народ верует в них слепо, упорно; разве это доказательство их истины?" На это я отвечу, что здесь уже речь идет вовсе не о толпе, не о черни; образованные, умные, здравомыслящие люди сотнями, тысячами признают основательность учения Ганемана, причем все-таки прошу заметить, что учение это не раскол, в котором фанатики легко могут блуждать, и не толк философический; нет, это дело осязаемое, познаваемое пятью чувствами. Если же мы, не исследовав дела, не доказав ничего, назовем этих людей поголовно шутами и чудаками, обманщиками и обманутыми, то согласитесь, они имеют полное право отвечать нам так же, и дело опять кончится одной перебранкой и вперед не продвинется ни на шаг, ни на шеляг. Сверх того, позвольте мне заметить еще мимоходом и то: почти все народные поверья имеют некоторым основанием истину. Иногда, правда, довольно трудно доискаться корня и начала, так поверья эти искажены и переиначены, но искра истины таится в них почти всегда. Так, например, я не призадумаюсь высказать перед Вами и перед целым светом, что всеобщее суеверие о сглажении, о порче от сглаза, не сказка, не басня, а быль — явление, основанное на естественных законах природы. Не распространяясь об этом, скажу только во избежание недоумений, что поверье это ныне по безусловной всеобщности своей обратилось в смешную сказку, но не подлежит сомнению, что есть люди, коих магнетическая сила глаз сильно влияет на человека слабейшего и в особенности на ребенка. Поэтому, возвратившись к гомеопатии нашей, скажем положительно, что здесь позволено благоразумному, добросовестному, благомыслящему человеку только сомневаться; дело по себе весьма невероятно, а изнасиловать убеждение свое, верить вопреки убеждению — невозможно. Итак, сомневаться, доколе неоспоримое убеждение доказательство нас не убедит, а неоспоримое доказательство это и есть собственный опыт под руководством хорошего гомеопатического врача.
Позвольте же мне начать здесь с себя не потому что я в споре этом указал более другого, но потому что я сам себе ближе, могу говорить о себе подробнее, отчетливее, утвердительнее, нежели о каком бы то ни было постороннем лице, потому что здесь нам дорог только собственный опыт.
Я обучался в Дерптском университете. Там в мое время говорили о гомеопатии как говорят обыкновенно о проказах Картуша. Мне и в голову не приходило спорить или даже сомневаться; я слепо верил бесконечно уважаемым мной и поныне наставникам, и мне казалось горько и больно, что такой дерзкий обман мог найти столько последователей и поборников. Но мне случилось однажды увидеть своими глазами, что жаба (angina tonsillarum) была излечена совершенно в течение нескольких часов одним гомеопатическим приемом. Наблюдение это крайне меня поразило. Но утро вечера мудренее. Переспав ночь, я устыдился легковерия своего и старался сам себя убедить, что это или обман, или ошибка в наблюдении с моей стороны, или случайность. Но каково было мое изумление, когда один из самых основательных, положительных и осторожных ученых наших, а именно г. профессор Замен, заметил однажды в клинике мимоходом, что несмотря на все недостатки гомеопатического лечения, действенность бесконечно утонченных снадобий не подлежит в иных случаях никакому сомнению, и присовокупил еще со свойственной ему убедительной сухостью, не терпящей никакой лжи, что он сам испытал неоднократно действие этих средств. Это было сказано человеком, к которому я питал бесконечное доверие. Я не спал почти всю ночь: так работало во мне сомнение, недоумение и жажда познать истину. Но вскоре здравый рассудок взял верх: я привел себе на память все доказательства ничтожности бесконечно растертых и разжиженных снадобий; я старался не думать более об этом диве дивном, чуде чудном, от которого у мыслящего человека должна вскружиться голова и ум может зайти за разум. Короче, удобнее и сообразнее со здравым смыслом было не верить, и я не верил.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПО ССЫЛКЕ НИЖЕ
© Доктор В.И. Даль, «Современник», № 12,1838 г. (Оренбург)